Аксель Мунте. Глава из книги "Легенда о Сан-Микеле"

понедельник, января 10, 2011

Легенда о Сан - Микеле. Аксель Мунте.

Забудьте о скандале в УИАА. Не думайте о противостоянии ФАР - Д.Павленко. Отрешитесь от бунтов в Лхассе, ну его, этот Эверест...Сядьте в кресло качалку, пододвинув его к камину. Закурите ароматную сигару, предварительно оросив обрезанный кончик выдержанным виски. Положите ноги на пузо благодарного Вам за это лабрадора и читайте о старых добрых горовосходителях...

Все долгое жаркое лето я напряженно работал без единого дня отдыха и совсем измучился от бессонницы и сопутствующего ей уныния. Я был раздражителен с пациентами и всеми, кто меня окружал, так что к осени даже мой флегматичный друг Норстрем потерял терпение. Однажды, когда мы вместе обедали, он объявил, что я окончательно подорву свое здоровье, если немедленно не отправлюсь отдыхать недели на три в какое-нибудь прохладное место. На Капри слишком жарко, и больше всего мне подойдет Швейцария. Я всегда склонялся перед благоразумием моего друга. Я знал, что он прав, хотя исходит из неверной предпосылки. Не переутомление, а нечто совсем другое было причиной моего плачевного состояния, однако этого здесь мы касаться не будем.

Через три дня я был уже в Церматте и немедленно приступил к выяснению, насколько веселее может оказаться жизнь среди вечных снегов. Моейновой игрушкой стал альпийский ледоруб, и с его помощью я затеял новое состязание между Жизнью и Смертью. Я начал с того, чем обычно кончают другие альпинисты, - с Маттерхорна.

Привязавшись веревкой к ледорубу, я переночевал в метель на покатом уступе размером в два моих обеденных стола под вершиной грозной горы. Я с интересом узнал от двух моих проводников, что мы примостились на той самой скале, с которой во время первого восхождения Уимпера сорвались с высоты четырех тысяч футов на ледник Маттерхорна Хадоу, Хадсон, лорд Френсис Дуглас и Мишель Кро. На рассвете мы наткнулись на Буркхарда. Я смахнул снег с его лица, которое было спокойным и мирным, как успящего. Он замерз. У подножья горы мы догнали его двух проводников - онитащили теряющего сознание Дэвиса, его спутника, которого спасли с риском дляжизни.

Через два дня угрюмый великан Шекхорн обрушил на незванных пришельцев обычную свою каменную лавину. В нас он не попал, но все же для такого расстояния это был меткий бросок: каменная глыба, способная разнестивдребезги собор, прогрохотала всего в каких - нибудь двадцати шагах от нас.

А еще через два дня, когда внизу в долине занималась заря, нашивосхищенные глаза увидели, как Юнгфрау облекается в свои белоснежные одежды.Мы различали девичий румянец под белой вуалью. Я тотчас же решилпокорить волшебницу. Сначала казалось, что она скажет "да", но когда язахотел сорвать два-три эдельвейса с края ее мантии, она вдруг застенчивоскрылась за тучей. Как я ни старался, мне так и не удалось приблизиться к желанной.Чем упорнее я шел вперед, тем, казалось, дальше она отступала. Вскорепокрывало облаков и тумана, пронизанное пылающими солнечными лучами, совсемскрыло ее от наших глаз, подобно стене из огня и дыма, которая в последнемакте "Валькирии" окружает ее девственную сестру Брунгильду.

Колдунья, охраняющая красавицу, как ревностная старая нянька, уводиланас все дальше и дальше от цели и заставляла блуждать среди суровых утесов изияющих пропастей, готовых поглотить нас в любую минуту. Вскоре проводникизаявили, что сбились с дороги и нам следует поскорее вернуться туда, откудамы пришли. Горько разочарованный, томясь безответной любовью, я вынужден былпоследовать в долину за моими проводниками, которые тащили меня на крепкойверевке. Моя тоска была понятна: второй раз в этом году меня отверглакрасавица. Но молодость - прекрасное лекарство от сердечных ран. Стоитвыспаться, освежить голову - и ты исцелен. Я страдал бессонницей, но ясностимыслей, к счастью, не утратил.

На следующее воскресенье (я помню даже число, так как это был деньмоего рождения) я выкурил трубку на вершине Монблана, где, по словам моихпроводников, большинство людей судорожно глотают разреженный воздух. То, чтопроизошло в этот день, я описал в другом месте, но так как эта маленькаякнижка с тех пор не переиздавалась, мне придется повторить здесь этотрассказ, чтобы вы поняли, чем я обязан профессору Тилло.

Подъем на Монблан зимой и летом относительно легок, но только дуракполезет на эту гору осенью, когда дневное солнце и ночные заморозки еще неуспели закрепить на склонах свежевыпавший снег. Владыка Альп защищает себяот незваных пришельцев снежными лавинами, как Шрекхорн - каменнымиснарядами. Когда я закурил трубку, на вершине Монблана, было время второгозавтрака, и иностранцы в гостиницах Шамони поочередно рассматривали вподзорные трубы трех мух, которые ползали по белой шапке, венчающей главустарого горного монарха. Пока они завтракали, мы пробирались по снегу вущелье под Мон-Моди, но затем вновь появились в поле зрения их труб наГран-Плато. Мы хранили полное молчание, так как знали, что лавина можетсорваться даже от звука голоса. Вдруг Буассон обернулся и указал ледорубомна черную полоску, словно прочерченную рукой великана на белом склоне.

- Wir sind alle verloren (Мы все погибли..),- прошептал он и в тот же миг огромноеснежное поле треснуло пополам и со страшным грохотом покатилось вниз,увлекая нас за собой с невероятной скоростью. Я ничего не чувствовал, ничегоне понимал. Потом тот же самый рефлекторный импульс, который в знаменитомопыте Спаланцани заставил обезглавленную лягушку протянуть лапку к местуукола иглой, тот же самый импульс понудил большое утратившее разум животноеподнять руку к раненому затылку. Резкое переферическое ощущение пробудило вмоем мозгу инстинкт самосохранения - последнее, что в нас умирает. Сотчаянным напряжением я начал выбираться из-под снега, под которым я былпогребен. Вокруг сверкал голубой лед, а над моей головой светлели краяледниковой трещины, в которую меня сбросила лавина. Как ни странно, но я неиспытывал страха и ни о чем не думал - ни о прошлом, ни о настоящем, ни обудущем. Постепенно в мой онемевший мозг проникало стремление, и вот под еговоздействием пробудился рассудок. Я сразу распознал это стремление - моестарое заветное желание узнать о Смерти все, что о ней можно узнать. Теперья получил эту возможность, - если, конечно, сумею сохранить ясность мысли и,не дрогнув, посмотреть ей прямо в лицо. Я знал - она тут, и мне чудилось,что я вижу как она приблизилась в своем ледяном саване. Что она скажет?Будет ли она жестокой и непримиримой или милосердно оставит меня спокойнолежать в снегу, пока я не окоченею вечном сне? Как ни невероятно, но яубежден, что именно этот последний отблеск моего сознания, это упрямоежелание разгадать тайну Смерти и спасло мне жизнь. Внезапно я ощутил, чтомои пальцы сжимают ледбруб, а мою талию обвивает веревка. Веревка! А где моидва спутника? Я изо всех сил потянул веревку, она дернулась, и из-под снегавыглянуло чернобородое лицо Буассона. Он глубоко вздохнул, тотчас жесхватился за привязанную к поясу веревку и вытащил из снежной могилы своегооглушенного товарища.

- Через какой срок человек замерзает насмерть? - спросил я.Взгляд Буассона скользнул по стенам нашей тюрьмы и остановился на узкомледяном мостике, который, подобно аркбутану готического собора, соединялнаклонные стены трещины.- Если бы у меня был ледоруб и если бы я сумел взобраться на этот мост,- сказал он, - то я, пожалуй, выбрался бы отсюда.Я протянул ему ледоруб, который судорожно сжимали мои пальцы.- Ради бога, не шевелитесь! - повторял Буассон, взбираясь ко мне наплечи, а с них, подтянувшись, как акробат, на ледяной мост над нашимиголовами. Цепляясь руками за наклонные стены, он ступеньку за ступенькойвырубил себе путь наверх, а потом на веревке вытащил из трещины и меня.Затем с большим трудом мы подняли наверх и второго проводника, который ещене пришел в себя.

Лавина уничтожила почти все прежние ориентиры, на троих у нас былтолько один ледоруб, который мог бы предупредить нас, что под снегомскрывается новая трещина. Все же к полуночи мы добрались до хижины, и это,по словам Буассона, было еще большим чудом, чем то, что нам удалось спастисьиз ледниковой трещины. Хижина была погребена под снегом, и, чтобы попастьвнутрь, нам пришлось пробить дыру в крыше. Мы попадали на пол. Я допоследней капли выпил прогорклое масло из маленькой лампы, а Буассонрастирал снегом мои обмороженные ноги, разрезав ножом тяжелые горныеботинки. Спасательная партия из Шамони, которая все утро тщетно искала нашитрупы на пути лавины, наконец нашла нас в хижине - мы спали, растянувшись наполу. На другой день меня на телеге с сеном отвезли в Женеву и там посадилина ночной парижский экспресс.

Профессор Тилло мыл руки между двумя операциями, когда я на следующееутро, шатаясь, вошел в его операционную. С моих ног сняли повязки, и он, каки я, уставился на мои ступни - они обе были черными, как у негра.- Проклятый швед, где тебя носило? - загремел профессор.Его добрые голубые глаза смотрели на меня с такой тревогой, что мнестало стыдно. Я сказал, что был в Швейцарии, что в горах со мной случилосьнебольшое несчастье, которое может постигнуть любого туриста, и что мнеочень неприятно его беспокоить.- Это про него! - воскликнул один из ассистентов. - Конечно, про него!С этими словами он вытащил из кармана "Фигаро" и прочел вслухтелеграмму из Шамони о чудесном спасении иностранца и двух его проводников,застигнутых лавиной, когда они спускались с Монблана.

- Nom de fonnerre, nom de nom de nom! Fiche moi la paix sacre Suedoisqu'est-ce que tu viens faire ici va-t-en a 1'Asile St. Anne chez lesfons!( Будь они прокляты! Отвяжись от меня, проклятый швед! Зачем ты сюда явился - убирайся в больницу Святой Анны к сумасшедшим! ). Разрешите продемонстрировать вам череп лапландскогомедведя,-продолжал он, перевязывая рваную рану у меня на затылке. - Удар,который оглушил бы и слона, а тут кость цела и обошлось даже без сотрясениямозга! Зачем ездить так далеко, в Шамони! Ты бы лучше поднялся на колокольнюНотр-Дам и бросился бы на площадь перед нашими окнами - все равно тыостанешься цел и невредим при условии, что упадешь на голову!

Я всегда радовался, когда профессор ворчал на меня, так как этозначило, что он ко мне расположен. Я хотел тут же уехать на авеню Вилье, нопрофессор Тилло считал, что мне следует денек-другой провести у него вбольнице в отдельной палате. Разумеется, хуже меня у него учеников небывало, тем не менее он достаточно обучил меня хирургии для того, чтобы японял одно: он намерен ампутировать мне ступни. Пять дней и по три раза вдень он приходил осматривать мои ноги; а на шестой день я уже лежал на своемдиване на авеню Вилье - опасность миновала. Но все же я был тяжело наказан:я пролежал шесть недель и стал таким нервным, что должен был написать книгу,- не пугайтесь, она не переиздавалась. Еще месяц я ковылял с двумя палками,а потом все прошло бесследно.

Я содрогаюсь при одной мысли, что стало бы со мной, попади я в рукикакому-нибудь другому хирургическому светилу Парижа тех дней. Старый ПапаРише в другом крыле той же больницы, несомненно, уморил бы меня с помощьюгангрены или заражения крови, которые были его специальностью исвирепствовали в его средневековой клинике. Знаменитый профессор Пеан,страшный мясник больницы Святого Людовика, сразу же оттяпал бы мне обе ногии бросил бы их в общую кучу обрубков рук и ног, яичников, маток и опухолей,валявшихся на полу в углу его операционной, залитой кровью и похожей набойню. Потом громадными руками, еще красными от моей крови, он с легкостьюфокусника вонзил бы нож в следующую жертву, не полностью утратившуюсознание, так как наркоз был плохим, а другие жертвы, лежавшие на носилках вожидании своей очереди, кричали бы от ужаса. Закончив эту массовую резню,профессор Пеан отирал пот со лба, смахивая брызги крови и гноя со своегобелого халата и с фрака (он всегда оперировал во фраке), говорил: "Насегодня все, господа", поспешно покидал операционную и мчался в пышном ландок себе в частную клинику на улице Сантэ, где взрезал живот полдюжине женщин,которые шли к нему, гонимые грандиозной рекламой, как беззащитные овцы набойню Лавильет.